Между желаемым и возможным
О трилогии Дмитрия Казакова «Мера хаоса»
Моя профессия — свобода.
Мое желание — не получать ни от кого
ни милостыни, ни милости.
Жорж Санд
Историк Соловьев как-то высказался на тему, дескать, у людей имеющих высокоразвитую национальную гордость стремления к свободе быть не может. Мировая практика между тем подобный тезис опровергает. Для жителей Соединенных Штатов, у которых национальная гордость сродни национальной гордыни, свобода — любимая тема. В Советском Союзе тема свободы тоже муссировалась довольно серьезно. Правда, немного иначе, но все же.
В литературе эта тема была актуальной всегда. А в отечественной литературе и подавно. Свободу не оставляли и под закат социализма и в девяностые, когда советы накрылись медным тазом. Актуальной она остается и сейчас. Книга, которую вы держите в руках яркое тому подтверждение.
Писатель-фантаст, автор двух десятков романов Дмитрий Казаков касался в своем творчестве, кажется, уже всего на свете. Не обошел он вниманием и «свободную» тему, размахавшись аж на три романа. Именно тема свободы стала основной идеей трилогии «Мера Хаоса», «Смех победителя» и «Врата порядка».
1. Герой должен быть...
Герой трилогии Казакова простой сапожник Хорст Вихор. Личность практически хрестоматийная — маленький человек с большим пунктиком. Личной независимостью он буквально грезит, потому начинает делать вещи сапожникам не свойственные, но абсолютно нормальные для героя фентезийного романа.
Поначалу Хорст вовсе не герой, а именно сапожник со сверх идеей. Он ничего не может, ничего не знает и ничего не умеет кроме своих башмачных работ, но есть некая сила, которая толкает его в путь и заставляет развиваться, как личность.
Отметим сразу, что такая схема в литературе вообще и в фантастической литературе в частности не нова. За примером далеко ходить не надо. Возьмем для сопоставления бесконечную серию «Трое из леса» Юрия Никитина. Сам Казаков не единожды признавался, что кое-чему научился у Никитина в писательском плане, так что сравнить «ученика» и «учителя» будет вполне уместно.
Итак, герои Никитина два бездарных никчемных великовозрастных балбеса, ставшие изгоями. Один умеет только на дудочке играть и девок портить, второй когда-то чему-то учился у местного колдуна, но мало чего запомнил. Ко всему прочему первый глуп, а второй труслив. К ним присоединяется сочувствующий охотник, который спасает от неприятностей, вразумляет, учит жизни — этакий «прапорщик в волчьей шкуре». Герой Казакова, напротив, изначально один. Это потом он находит спутников, но сперва может рассчитывать лишь на себя. Кроме того, Хорста Вихора нельзя назвать бесполезным, он владеет профессией, которая его всегда накормит.
Трое бегут из леса и становятся кем-то от безысходности. Просто потому, что если остановятся, то издохнут. Только потом поднавострившись убивать, начинают понимать, что это плохо и идут бить тех, кто бьет. Сами при этом не особенно задумываются о методах. Героя Казакова в странствия никто не выпихивает, его толкают в дорогу собственные измышления. То есть сперва идея, а потом стечение обстоятельств.
Никитин выводит персонажи не шибко приятные, заставляет читателя им симпатизировать и тащит через полтора десятка романов, сделав великими, бессмертными, спасителями галактики и во всем положительными. Казаков берет простого человека, протаскивает его через трилогию и, возвеличив, приводит к концу, в котором мы видим хоть и изменившегося, но все того же человека. Человека, который может быть плохим и хорошим. Человека, который имеет свои сильные стороны, но, как и любой живой человек бывает слаб. Человека, который может вызывать как симпатию, так и неприязнь, причем не только у других героев книги, но и у читателя. И если Никитин показывает читателю красивых мускулистых мужиков с рекламной картинки, то Казаков рисует нам живого человека.
Маниакальная жажда свободы так же играет на живость персонажа. Придя к мысли о свободе, Хорст Вихор ищет ее для себя. Именно в ее поисках он пускается в опасное путешествие, обзаводится друзьями и врагами. Потом последние убивают первых и чуть не убивают его самого — обычная ситуация для героя. Но это все позже.
2. Свобода рядом, свобода далеко
Как отмечалось выше, свобода — центральная идея трилогии. Для героя это в первую голову личная свобода. Независимость от рамок, установленных жизнью. Независимость от власть имущих, независимость от системы. Хорст не желает быть колесиком и винтиком. Его естество противится тому, чтобы быть, как все, жить, как все, приплясывать под чужую дудку.
Именно тогда, когда происходит это осознание, сапожник становится Героем. Мы видим уже не простого обывателя, а бунтаря. Оглянитесь вокруг, поищите бунтарей в реальной жизни. Их немного. Столкнувшись с таким человеком большинство покрутит пальцем у виска, скажет «не фига выпячиваться». Да, Буратино, пытающийся выдернуть ниточки у кукловода Карабаса, выглядит смешно и наивно. Но, тем не менее, человек попытавшийся заслуживает уважения больше, чем человек смирившийся. Как бы нелепо он не выглядел. Наверное, поэтому сапожник быстро обзаводится попутчиками, которые по логике не должны были составлять ему компанию.
Спутники героя у Казакова получились достаточно выпуклыми. Шут и маг, разочаровавшийся в системе. Помимо собственных характеров и сюжетной нагрузки эти персонажи несут более серьезную роль. Каждый из них — возможное будущее Хорста. Насколько невероятным это бы не казалось, но рвущийся вперед сапожник вполне мог стать и тем и другим. Однако, имея перед глазами достойные подражания примеры, видя проблемы этих людей, Хорст Вихор идет другим, собственным, как ему кажется путем.
Цель его не спасение мира и не удовлетворение собственного эго. Цель — личная свобода. О средствах, как и полагается герою, сапожник не задумывается. Казакова не шибко беспокоит вопрос о детских слезинках, так мучительно терзавший Достоевского. Автор озадачен другим вопросом. Не сколько стоит свобода, но где она?
К концу первой книги трилогии, герой прорывается через массу препятствий, теряет все, что мог потерять, и, наконец, как ему кажется, обретает желаемое. Да не тут-то было. Весь его путь оказывается спланирован. Хорст снова оказывается марионеткой в чужих руках. Собственные устремления оказываются всего лишь чужой волей, навязанной извне. Это оказывается последней каплей, переполнившей чашу, и герой Казакова совершает невозможное. Марионетка не просто вырывает веревочки из рук своего кукловода, но и уничтожает того, кто тянул за нитки. Наверное, это единственный момент трилогии, та доля секунды, когда герой чувствует себя свободным.
В этот момент можно было бы поставить точку. Показать долгожданную свободу и закончить роман хеппи эндом, но автор далеко не так прост. Он не ограничивается сопливой радужной концовкой, понимая, что любой счастливый финал выглядит фальшиво и рождает вопрос «а что дальше?»
Дальше Казаков закручивает интригу. Он развивает созданный в романе мир и пускает своего героя глубже в его структуру. Обретенная было свобода рушится, как карточный домик, когда Хорст прыгает из шашек даже не в дамки, а в игроки.
3. Трехмерные шахматы
Мир, созданный автором, только поначалу кажется линейным. Казаков постепенно раздвигает его рамки. Делает он это настолько виртуозно, что не просто расширяется панорама и глубина картинки, но и двигается сюжет.
В начале мы видим небольшой полуостров, окруженный водой и отделенный от суши стеной, за которой находится Хаос. На полуострове есть свои социальные градации не шибко выбивающиеся из рамок нашего мира. Здесь имеются простые смертные ремесленники, купцы. Над ними стоят мелкие правители, удельные князья — это элита. Помимо этого имеются священнослужители, проповедники местной религии. Эти стоят немного в стороне, но с ними считаются в той или иной степени все классы. Кроме того, есть шуты и маги, которые вписываются в общую систему, но выделяются неким особняком.
Проще и логичнее было бы заглянуть за стену и развивать мир вширь, оставив его в одной плоскости. Но автор легких путей не ищет, и мир полуострова обретает не новые границы, а новые слои. Казаков не трогает географических границ, но добавляет новые, не видимые простым глазом.
На первый план выходят маги. Те, кто поначалу кажется фигурами второго плана, оказываются даже не ферзями, а игроками. В амберских рассказах Роджера Желязны мастер жанра заводит своего извечного героя принца Корвина в некий мир, где тому являются два человека, играющие в шахматы фигурками, напоминающими его самого и других героев «хроник». Причем один из игроков предок принца в цикле фигурирующий, как не совсем вменяемый персонаж второго плана. Примерно то же делает и Казаков.
Его игроки сами ходят по доске, следят за происходящим и играют непосредственно с поля. Чтобы подняться над полем, перестать быть пешкой и стать равным среди игроков достаточно желать чего-то сверх меры, иметь высокую, кажущуюся недостижимой, цель и идти к ней всеми правдами и неправдами.
В погоне за своей недостижимой свободой, Хорст Вихор встает над доской и получает возможность стать игроком. Однако это не делает его более свободным.
4. И кухарка может управлять государством
Ленин писал, что государством может управлять кто угодно и сложности в этом не много. Казаков с вождем мирового пролетариата спорить не пытается, показывая наглядно, что сапожник может стать владыкой мира. Проблема в другом. Как подняться наверх и остаться человеком.
Любая политическая система периодически обновляется, меняются шестеренки, но новые должны крутиться там же и в ту же сторону, в которую вертелся предшественник. В противном случае система остановится. Потому люди, утверждающие, что можно попасть в политику и не запачкаться, наивно заблуждаются. Бескровное изменение системы невозможно. Для того чтобы пролезть наверх надо либо подстроиться под устоявшиеся порядки, а значит изменить своим «кристально-чистым» убеждениям, либо просто разнести систему в пух и прах. Если попытаться мягко сменить направление и изменить устоявшиеся порядки, то тебя просто вышибет. Система для самосохранения нежелательные элементы отторгает сразу. Ну а полное разрушение устоев, это революция, которая без крови не обходится. Потому заметно наследившие в мировой истории политики кровавы и неприятны чисто по-человечески. Но в том и парадокс: что плохо для личности, хорошо для государства. Что хорошо для системы, как правило, губительно для индивидуальности.
Выпрыгнув за рамки обыденности, побывав марионеткой мага, Хорст сам выходит в кукловоды. И тут же утыкается в новую несвободу. Поднявшись выше, он становится заметнее для вершителей судеб. Более того, игра, в которую он вынужден играть имеет свои правила, а значит новые рамки. Герой не желает играть по общим правилам и тем становится опасен для системы. Начинается борьба за жизнь. Либо устоявшиеся порядки и те, кто их поддерживает, либо мелкая песчинка по имени Хорст Вихор, которая довольно резво впилась между колесиков и винтиков. И пусть на превосходящей стороне знания, опыт и мастерство, а новоиспеченный маг-сапожник пока ничего не умеет. На него играет неожиданность. Отрицая общие правила, он действует так, как ему удобно, выгодно и в конечном итоге ломает систему.
Казаков не просто соглашается с ленинским постулатом, он наглядно демонстрирует сапожника, который не просто может управлять, но и дорвался до руля. Ему не хочется быть марионеткой, и он готов уничтожить весь кукольный театр. Но для этого он сам заводит марионеток и неистово дергает за нитки. Ему омерзительны кукловоды и насилие над личностью, но сам он, получив сан кукловода, играет с чужой индивидуальностью, убивает чужую независимость. Становится тем злом, с которым пытается бороться.
Может ли человек сломать систему? Казаков отвечает «да». И не важно, что движет этим человеком, идея, стремление, рок или стечение обстоятельств. Хорст добивается своего. Ценой любви, ценой собственных принципов, ценой тысяч жизней, система рушится, и мир полуострова вступает в новую эру. И тут снова поднимается вопрос: «а дальше что?»
Для того чтобы снести построенное, хоть и несовершенное здание достаточно быть упертым сапожником, но для того, чтобы построить новое мало быть магом-недоучкой. Рушить старое можно лишь тогда, когда можешь построить новое. Сапожник, пусть и добившийся могущества, ставший мессией и сыном божьим на это не способен. Потому ему остается горько смеяться на руинах старого. Казаков саркастически называет эту истерику «смехом победителя».
5. Марионетки в клетке
Скинув оковы, диктуемые правилами магической игры, герой снова оказывается на перепутье. Теперь его ведет чувство долга. Ставший к концу второго романа крайне негативным, Хорст осознает ошибочность своего пути и пытается исправить ошибки. Казалось бы теперь, когда он добился своего, сапожник может плюнуть на все и упиваться победой. Пусть мир летит в тартарары, Это проблемы мира, а не героя достигшего цели.
Но тут тенью встает новая несвобода. На этот раз она идет не от внешних рамок, а от внутренних. Зигмунд Фрейд делил человеческую сущность на три части: огромный ид — звериное начало, махонькое суперэго — мораль общества и эго — человеческое естество, метущееся между первыми двумя. Суперэго, не смотря на свои незначительные размеры, имеет огромную силу. Его влияние незнающий фрейдистской психологии сапожник из другого мира ощутил на себе в полной мере.
Хорст снова начинает жить не так, как хочется, а так, как должен. Некая переоценка ценностей возвращает ему ушедшую женщину и верных соратников. Впрочем, не на долго. После того, как рухнул мир, Казаков вынужден расширить географию и бросить своего героя за географические пределы своего полуострова. А там, как известно, ничего кроме Хаоса. Впрочем, автор тут же опровергает этот догмат, сталкивая переплывших через море героев с другой землей, населенной другими людьми.
Здесь как раз торжествует царство Порядка. Местные жители не знают что такое смерть, убийство, воровство. Писатель создает идеальное общество и тут же развенчивает идеалы, сталкивая их с реалиями. В чистом виде плох оказывается не только Хаос, но и Порядок. Чистые краски хороши в тюбиках, но не на холсте. Не это ли пытается донести до нас Казаков?
Во всяком случае, не только это. Показав тотальный порядок, он с детской непосредственностью швыряет героя в горнило хаоса. Здесь, потеряв все: друзей, женщину, себя — Хорст смешивает белое с черным, правильное с неправильным. Выпускает на волю томившийся взаперти порядок, чтобы сделать мир таким, какой он есть. Отчасти хаотичным, отчасти упорядоченным. Здесь снова можно было бы поставить точку, но Казаков продолжает развенчивать мифы. Стремившийся к личной свободе Хорст, скинувший путы властьимущих и магов, вечной игры и ее создателей снова оказался пешкой в чужих руках. И бороться на этот раз не с кем, ведь его вел не человек и не маг. Им манипулировал сам Порядок.
Финал «свободной» темы у Казакова оказывается мрачен. Если ставший классиком Кен Кизи в убийственно-депрессивном «Полете над гнездом кукушки» в конце все же выпускает лучик света, то наш соотечественник ставит на свободе жирный крест. Новые, сияющие горизонты, открывающиеся после «падения тяжких оков», оказываются лишь далекими решетками новой золотой клетки. Свобода, радостно встречающая героя у входа, — фикция. А братья, приволокшие меч, отдадут его только для того, чтобы Человек Свободный осознал новую несвободу и либо устроил со злости новое рубилово, либо с досады сделал харакири.
Уставший от борьбы сапожник выбирает второе и приносит себя в жертву. «Сын божий», он же сын сапожника, носящий в этом мире имя Хорст, по традиции восходит на Голгофу. Пытавшийся жить и изменить мир для себя, изменяет его и умирает для других. Концовка тем более трагична, так как у нашего мессии не остается ни учеников, ни учения. Лишь толпа, считающая его богом и другая толпа, называющая дьяволом. И все.
На этом, в отличие от большинства своих циклов, автор ставит жирную точку. Обрубает возможность продолжать тему, по всей видимости, считая ее исчерпанной.
Герой умер, мир существует. И Казаков отпускает этот мир в свободное плавание. Уже не важно будет ли имя Хорста предано забвению или восславится в веках. Никто не воскресит героя, а значит дальше тишина. Тишина, в которой звенит, как лопнувшая струна мысль, что между черным и белым, хаосом и порядком, желаемым и возможным — находится действительное. Метущееся действительное, в котором, если опустить аллегории и параллельные миры, все мы существуем с бесполезными надеждами на несуществующую свободу.