Коля + Наташа
— Колька, не обижайся. Не смей обижаться.
Шестилетний Коля катал по скамейке новую красивую машинку. Машинка была дорогущая, а еще дороже ее делало то, что привез ее папка из города.
— Я не обижаюсь, — пробурчал Коля.
Наташе было пять. Коля не мог сказать как это, но точно знал, чувствовал, что это первая и последняя его любовь. На всю жизнь. А это любовь играет не только с ним, но еще и с Максимкой. А Максимка нахал и неуч. То что Максимка нахал Коля и сам знал, а то что неуч, мамка рассказала. Она всегда говорит: «будешь целыми днями по улице гонять, станешь таким же неучем, как Максим тети Любин».
— Я не обижаюсь, — сказал Коля тихо и обиженно, яростно катая машинку по скамейке. — Я тебя люблю.
— Ну, и пожалуйста, — рассердилась непонятно почему Наташка. — Не очень-то и хотелось.
А потом сделала и вовсе непонятную вещь, развернулась и пошла к Максимке. Она тихо сказала ему что-то, Максимка весело ей что-то ответил. Коля почувствовал, как кулаки сжимаются. Как впивается миниатюрными дверками в ладонь машинка.
Наташка засмеялась, повернулась и показала Коле язык. И Коля увидел, как они уходят к реке. Наташка и Максимка. Его Наташка и неуч нахал Максимка. В голове зашумело, в горле сжалась досада, навернулась мутной пеленой на глаза горечь обиды. Коля встал и быстро пошел за ними.
Ручонка шестилетнего мальчишки размазала слезы и дорожную пыль по лицу. Он увеличил шаг, уже почти бежал. Когда понял, что уже догоняет, перестал спешить. Слезы высохли, рука сама поднялась кверху. Замах, полет, удар.
Маленькая металлическая машинка. Красивая и дорогая машинка. С маленькими дверками, которые открываются, а внутри сидения и руль, как у настоящей машины. И если перевернуть ее кверху ногами, то можно найти там глушитель, как у настоящей машины. И колеса вертятся, и капот открывается, а там как настоящий мотор. И...
И вот эта машинка, пролетев десяток метров, ударила Максима по голове. Максим замер на секунду. Рука потянулась к затылку, тронула вспучившуюся шишку и рассеченную кожу, из-под которой рвалась наружу красная-красная кровь. Максимка, этот семилетний неуч и нахал, осознал, наконец, произошедшее и заревел громко и жалобно.
Коля жалости не ощутил. Он спокойно подошел ближе, взял Наташку за руку:
— Я тебя люблю, — сказал так, что если б это услышал взрослый человек содрогнулся бы. Потом он повернулся к Максиму и добавил: — Я ее люблю. Она моя жена. Она моя, понял?
Максим продолжал реветь. Все, что он на тот момент понимал так это боль и страх перед текущей без остановки кровью.
— Помнишь, как в детстве? — спросила Наташка. — Ты тогда за меня убить мог.
Коля потерся колючей щекой о ее обнаженное плечо, Наташка хихикнула. Толи от того, что щекотно, то ли от своей фразы.
— Я и сейчас могу.
— Да ладно, тебе тогда пять лет было.
— Шесть, — поправил Коля. — Шесть лет, а тебе пять. И мне папа привез в подарок машинку. Мне ее потом очень жалко было. Но это было потом.
— Как ты помнишь? — усмехнулась Наташка. — Двадцать с лишним лет прошло...
— Мы жили еще в деревне. Да и не в соседних домах, а... а все одно, я тогда знал, что ты будешь моей женой. А теперь все изменилось. Папка умер, из деревни мы уехали, в Москве живем. У меня работа машина в гараже, вместо той машинки. И только остается неизменной моя жена. Ты остаешься. Я люблю тебя.
— Я счастлива, — едко отозвалась Наташка.
— Почему ты такая вредная бываешь, а?
— Потому что.
Николай приподнялся на локте, поглядел на жену. Невыгодное положение. Она в темноте видит, а он только очертания различает. Так всегда было.
— Чего смотришь? — спросила из темноты Наташка. — Ты на работе целыми днями, а я дома одна. Мне скучно.
— Устройся куда-нибудь, — предложил Коля. — Хоть на полставки, хоть не для денег, а так... Денег то нам и так хватает.
— Нет уж. Либо работа, либо хозяйство, — фыркнула Наташа.
— Тогда по магазинам пройдись, в кино сходи, к подружке в гости, — предложил Николай.
— Мне скучно, — повторила Наталья.
Это произошло через месяц. Он пришел как всегда около семи. Запах ударил в нос. Дорогой одеколон, мужской. И он таким не пользуется.
— Чем у нас пахнет? — спросил Николай.
— Не знаю. Я не чувствую.
На слабеющих ногах прошел в комнату. Там к одеколону добавился какой-то новый едва уловимый запах.
— А постель чего смята? — тупо пробормотал Коля.
— Я валялась, телевизор смотрела. Что за допрос?
Коля почувствовал, как дрожь в ногах проходит, сменяется затуманивающей глаза яростью. Кулаки сжались так, что ногти вошли в ладони.
— Я тебя люблю, — проговорил Коля, с той же интонацией, как тогда в детстве. — Ты моя жена и я тебя люблю.
Наташа вздрогнула. Неужели, в самом деле, понял?
На работе взял больничный, у знакомого врача за бутылку сделал справку. Неделю уходил из дому, как на работу, но возвращался с полдороги и ждал. Догадка переросла в уверенность. Опасение в знание.
В понедельник справка закрывалась, поэтому времени оставалось мало. Все произошло в пятницу. Он ушел якобы на работу, а вместо этого притаился и выжидал. Выжидал, как охотник, словно играя с жертвой, зная, что она никуда не денется.
Жертва пришла, как по расписанию. Коля скрежетнул зубами, представляя себе в воображении рвущие душу картинки. Потом взял себя в руки: воображение очистилось, а на губах заиграл звериный оскал.
Он ждал. В полседьмого жертва вышла из подъезда. Запахнув полы плаща пошла быстро прочь, как с места преступления. Маршрут жертвы Николай знал. Он прошел за ней пару дворов, затем прибавил ходу, огибая очередной дом по другую от жертвы сторону, и вышел прямо навстречу обладателю плаща и дорогого одеколона.
— Братан, — окликнул Коля простецки.
— Вы мне? — остановился мужик.
— Да, — Коля огляделся.
Смеркалось, вокруг почти никого не было, только вдалеке, через двор топала парочка молодых людей.
— Ты это, — попросил он. — Машину толкнуть не поможешь? А то глохнет зараза, и как назло никого нет, кто бы помог.
— Я спешу, — попыталась сорваться с крючка жертва.
— Да ладно, — добродушно отмахнулся Николай. — Будь человеком, помоги ближнему. А то я тут заночую. А я тебя подкину куда надо.
— Ладно, — жертва схватила наживу. — Пошли, толкнем.
Николай, что-то беззаботно болтая на ходу, обогнул дом и свернул в арку. Шаги гулко отдавались от арочного свода. Вдруг Коля остановился.
— А ты, чего мужик такой довольный? От бабы что ли? — якобы сменил тему он.
— От женщины, — похвалился тот. Сперва хотел окрыситься, мол, тебе-то что, но в результате почему-то похвастал.
— Вон туда, — Николай пропустил жертву вперед. — И как чужая жена, понравилась?
— Понравилась, — остановилась жертва и принялась оборачиваться. — А почему чу...
Речь оборвалась на полуслове. Понять обладатель плаща, дорогого одеколона и чужой жены ничего не успел. Лом неумолимо взлетел, упал и с тихим хрустом проломил череп и свернул шею.
— Я ее люблю, — проговорил Николай упрямо. — Она моя жена, и я ее люблю.
Ни неуверенности, ни мук совести, ни душевных терзаний. Ничего такого Коля не испытывал, а только мрачное удовлетворение.
— Ты чего так поздно?
Хорош вопросец. А опоздал-то всего на полчаса.
— На работе задержали, — соврал Николай. Он снял ботинки, повесил куртку на вешалку и пошел мыть руки.
Запах чужого одеколона витал по квартире, но казался теперь Николаю приторно мертвым. Ничего, скоро и этого не останется.
— А что у нас на ужин? — спросил громко, чтобы было слышно через прикрытую дверь ванной комнаты и шум воды.
В понедельник он не появился, во вторник тоже. В среду Наташа позвонила ему в офис. Офис уже оправился от шока и тихо тосковал, входя в нормальный жизненный ритм.
«Можно?»
«А его нету.»
«А где он? Когда перезвонить?»
«А никогда. Убили его. В четверг похороны потом поминки.»
Господи, неужели он понял? Неужели он...
— Привет. Чего у нас на ужин?
— Это твоя работа? — с претензией.
— Ты о чем? — удивление в голосе.
— Ты сам знаешь, — претензия уступает место неуверенности, осторожности.
— Не знаю. Так ты о чем?
— Я о... нет... не важно... Я просто устала немного.
— Бывает. Ложись, а я сам себе разогрею. Что там на ужин?
Их было еще трое.
...Один пах потом. Он упал с крыши. Нечаянно упал и неудачно. С крыши двадцатиэтажного дома и прямо головой об асфальт.
Не может быть! Это в самом деле он? Да, и с работы он задержался...
...Второй пах морским бризом или еще какой-то дрянной свежестью, из тех, что рекламируют по всем каналам. Его сбила машина. На маленькой темной улочке. Свидетелей не было, и машина уехала с места происшествия. Машину не нашли.
Да, столько совпадений не бывает. Это он, но как? Позвонила на работу. Спросила. Ей сказали, что он в отпуске за свой счет уже неделю.
«У него ж тетка померла. Ведь так?»
«Да-да, конечно, просто он мог раньше вернуться и не заходя домой... Извините.»
Но ведь нет никакой тетки. И он каждый день всю неделю уходил на работу...
...Третий пах чем-то теплым уютным, мягким и тягучим. Он был кондитером из «Праги». Кондитера постигла та же участь, что и первую жертву. В голове лом, и полный облом, пошутил сам с собой Коля...
— Это ты.
— Что я? — невинно, но выжидательно.
— Ты... — не находя слов. — Ты сам знаешь. Ты все врешь.
— И ты все врешь. Ты спала с ними.
— Я спала с ними, — давясь истерикой. — А ты... ты...
— А я просто люблю тебя, — и ледяное спокойствие в голосе, и детская упертость. — Ты моя жена, и я люблю тебя.
— А ты псих! Псих ненормальный!
В кабинете было странно. Какая-то атмосфера скрытой, вынужденной непринужденности и комфорта. Словно все здесь говорило: «расслабься, дыши глубже, плохо здесь не сделают, только хорошо». Николаю вспомнилась почему-то детская поликлиника. Картинки на стенах. Яркие такие, красочные, притягательные картинки, а за этой притягательностью врачи со шприцами и бормашинами, пугающий запах лекарств и спирта.
Психолог, что сидел в кабинете тоже был странным. За заботливой доброжелательностью сидел кто-то с цепкими глазами, острым слухом и обостренными ощущениями. Кто-то, кто знал, чувствовал, видел насквозь.
«Моя жена считает, что мне надо с вами побеседовать.»
«А что случилось? У вас с женой какие-то разногласия. Вы ее не любите больше? Или возможно ей кажется, что вы потеряли к ней прежний интерес?»
«Я люблю ее. Она моя жена, и я ее люблю.»
И еще много бессмысленных казалось бы вопросов и не всегда понятных, не всегда искренних ответов.
Скука. И еще один флирт. Неумелый со стороны партнера. Он почему-то решил ее напоить. И ему это удалось. Шампанское вино интеллигентное, гадит из-под тишка.
— Чего ты хочешь? — пьяненький, но полный желания голос Натальи.
— Ты знаешь, — задушенный рык.
Летящая в разные стороны одежда. Срывающееся дыхание...
— А у меня муж, — с пьяным истеричным смешком.
— Черт с ним, — уверенно убирая всю лишнюю одежду. — Ему же хуже.
— Тебе же хуже, — смех со слезами, первый стон. — Он узнает и тебя убьет...
Он первый раз застал ту картинку, что обычно лишь рисовало подлое воображение. Он пришел раньше. Он увидел. Он понял, что это конец.
На кухне лежал топорик, которым рубил мясо и промерзших курей. Он видел. Его не видели и не слышали, а он видел. Когда вошел в квартиру. И когда за топором пошел. И потом, когда подошел и замахнулся.
И когда уже не было ничего, а он рубил, рубил, рубил, все равно видел. Наташка визжала. На нее брызнуло кровью. Она была обнажена. Она выскочила из-под уже мертвого. Она протрезвела.
Коля поднял топор и опустил. Просто опустил, без замаха.
— Ты... ты... — Наталью трясло, из глаз ее катились слезы. — Ты меня тоже...
Николай почувствовал, как горло сводит рвущейся наружу болью. На глаза навернулись слезы, но он задавил боль, сказал тихо:
— Ты моя жена. Ты моя. И я тебя люблю.
И всадил топор в деревянную спинку супружеского ложа.
— Встать, суд идет!
Все встали.
Николай сел. Через три года ему уменьшили срок, а еще через пару лет его нашли в камере мертвым. Не поладил с одним из только что севших бандюков. Списали на несчастный случай. А может, это и был несчастный случай? Кто его разберет...
Наталья тоже села. Вышла из зала заседания суда, прошла по коридорам, вышла на улицу и села в серебристый «лексус». В какое будущее увезла ее эта милая машинка с очередным «средством против скуки»? Кто его знает...