Полночный сюр

Он крался сквозь кусты. Зачем? Он и сам себе этого объяснить не смог бы. Просто была в этом какая-то таинственность и отзвук той романтики, которая умерла пару сотен лет назад. Романтика и тайна ощущались во всем. И в редких тусклых городских звездах и в домах с такими же редко горящими в этот час окнами, и в старом заросшем дворике, и в перегоревших фонарях...

Молодой человек проломился сквозь кусты, перехватил старенькую ленинградскую шестиструнную гитару и с надеждой посмотрел вверх на окна. Наверное, именно так стоял под балконом своей возлюбленной один из его предков, пришлась некстати мысль.

Он вздохнул, тихо тронул струны. Неслышно, робко. Разозлился на себя за эту робость и принялся играть с ожесточением. Серенада не потекла, а рванулась вперед и вверх, будто лошадь на ипподроме. Парень перестал рвать струны и запел. К концу первого куплета в нескольких окнах зажегся свет, к началу второго, в стороне под окнами и где-то далеко на крыше заверещали коты. К концу второго куплета из темного окна пятого этажа высунулась рука с ковшиком. Ковш перевернулся, и вниз плескануло водой. Наверное, хотели попасть в мерзко орущих кошек, но попали почему-то в несчастного влюбленного. Молодой человек попытался дотянуть припев, но голос его звучал теперь обиженно и серенада была испорчена.

Впрочем, сей факт юного героя-любовника не огорчил. Он со смешанным чувством поглядел на окна и затянул новую песнь любви и скорби. Это творение постигла та же участь. На сей раз зажегся свет на седьмом и в окне появился голый до пояса мужик. Возможно, ниже пояса он тоже был не шибко одет, но той части юный романтик не увидел.

— Эй, там! — гаркнул мужик с седьмого этажа. — Час ночи, люди спать хотят.

Снизу не ответили, лишь попытались петь тише и жалостливее, что не очень получалось.

— Эй, там, внизу! — возмутился мужик с седьмого этажа. — Кончай орать, а то спущусь и уши отверну.

На этот раз песня оборвалась, ей вслед донесся грустный голос:

— Спускайся, отворачивай. Мне все равно.

— Слушай, парень, ты че, мазохист? Я ж тебя похороню, — неуверенно окликнули с седьмого.

— И очень хорошо. Смерть — это избавление.

— Дурак, — камнем брякнулось вниз с седьмого этажа. — Погоди, сейчас спущусь. Только штаны надену.

Молодой человек спорить не стал и попытки петь прекратил.

Мужик с седьмого этажа ждать себя не заставил. Уже через полторы минуты распахнулась дверь подъезда и недовольный житель предстал перед молодым романтиком в полной одетой красе.

— Ты чего с ума сходишь? — поинтересовался он.

— Да, — пожал плечами юноша.

— Чего делать нечего что ли?

— Я не от безделия, я от любви.

— Из-за бабы?! — поразился мужик. — Тю на тебя. Нашел из-за чего. Да на фига оно тебе нужно?

— Жениться хочу, — мечтательно закатил глаза юноша.

— С ума сошел, — подтвердил свою первоначальную догадку мужик.

Молодой человек не ответил, только горестно вздохнул. Мужик посмотрел на него с сожалением, молча закурил. После третьей затяжки он решил возобновить разговор:

— А кто она?

— Богиня, — выпалил парень, странно сверкая глазами.

— Ну, хорошо, — поперхнулся табачным дымом мужик. — Но у богини есть какая-то специальность? Профессия?

— Наверное.

— Что значит «наверное»? — не понял мужик.

— Наверное, есть, только я не знаю, — пожал плечами парень.

— Хорошо, но хоть зовут-то ее как?

Вопрос не застал юного романтика врасплох. Он повернулся к мужику и уставился на него, как баран на новые ворота:

— Наверняка как-то удивительно. Ведь она же... Она же...

— Так ты не знаешь, как ее зовут, — нахмурился мужик.

— Какая разница, как ее зовут? — возмутился парень. — Главное что бы человек был хороший.

— Угу. Ты ее давно знаешь? — с какой-то странной интонацией спросил мужик.

— Да. Уже двадцать девять часов сорок восемь минут и, — парень покосился на часы. — Вот, уже двадцать девять часов и сорок девять минут.

— Ага, ну все понятно. Парень, я когда свою жену сутки знал тоже на ней жениться хотел, а как женился да прожил с ней два года под одной крышей... Это сначала они богини, а на поверку такие стервы оказываются.

— А ваша?

— Моя? Моя?!! Моя — мегера, гарпия, фурия! Сучка, шлюха бездарная, чувырла захолустная, пугало огородное, страшила безмозглая. Вурдалак в юбке, ведьма страшная, собака дикая. Крокодил нильский, тварь низкая, кошмар ходячий. Только и есть в ней хорошего, что глотка луженая. У, труба иерихонская! Если б она этой глоткой песни пела, а то орет и пилит, пилит и орет. И так каждый день.

Парень испуганно попятился, но взял себя в руки:

— Не, моя не такая.

— Откуда тебе знать, ты ж ее... Кстати, а откуда ты вообще ее выкопал?

— Вчера, — парень мечтательно закатил глаза. — Было семь часов шестнадцать минут. Я ехал в автобусе домой после работы. Она... Она вошла, впорхнула, влетела. И весь автобус стал каким-то вдруг светлым. И даже алкаш, что спал на сиденье у окна справа, проснулся. И даже недовольная бабка, что сидела рядом улыбнулась. И даже...

Мужик поспешил прервать поток слюнявого красноречия:

— Я понял, понял. Дальше то что?

— Случилось несчастье, — парень так помрачнел, что мужик даже заволновался. — Страшное несчастье. У нее оторвалась ручка у пакета. В пакете была картошка, и вся эта картошка рассыпалась по автобусу.

— Трагедия, — ехидно заметил мужик. — Надеюсь, правительства хотя бы крупных держав прислали вам свои соболезнования в письменном виде.

Парень не заметил подначки, он продолжал говорить, и глаза его полыхали святым безумством.

— Конечно, я помог ей собрать картошку. Конечно, ведь нельзя было оставить бедную девушку в таком ужасном положении. А потом я проводил ее до дома и помог донести ей сумки. И вы знаете, она даже сказала... хоть это и странно, ведь за всю дорогу мы с ней и словом не перекинулись. Так вот, она сказала, вы не поверите, спасибо.

— Не может быть! — притворно изумился мужик.

— Клянусь вам! — горячо заверил парень.

— Так хорошо, — подытожил мужик. — Понятно. Значит ты ее знать не знаешь, видел один раз, проводил до дома, запомнил квартиру. По этому поводу ты теперь посередь ночи орешь под окнами и хочешь жениться. Так?

Парень обреченно кивнул.

— Жаль мне тебя, парень. Сам ты не знаешь в какое болото лезешь. А тут еще картошка.

— А что картошка? — взвился парень.

— Да дрянь это большая. Моя вот тоже каждый день ее таскает. То варит, то жарит, то пюре. Как будто жрать больше нечего. Тьфу! Ладно, не суть важно. Ну, раз уж тебе так приспичило, я тебе помогу. Погоди здесь, — мужик ринулся было в кусты, но тут же вернулся. — Только прошу тебя, не ори и не бренчи. И девушку не соблазнишь, и соседей расстроишь.

Ждать пришлось не долго. Не прошло и десяти минут, что впрочем, показались несчастному влюбленному вечностью, как из кустов вывалился знакомый мужик с седьмого. Активно жестикулируя, он что-то объяснял идущему рядом сонному еврейчику в очках и мятом фраке. Еврейчик имел вид такой же помятый, как и его фрак. Волосы его были всклокочены, в глазах стоял сонный вперемешку с алкогольным туман. Новый персонаж понимал мало, что мужика не особо смущало.

— Вот, — поведал он радостно. — Это Иосиф Израилевич Фрисман. Пианист. Говорят от бога, но уж это их личное с богом дело.

— Таки шо ви хотели? — пьяно покачиваясь вопросил Фрисман.

— Вот парень тут серенады поет, — начал житель седьмого этажа. — Я ж говорил уже.

— Угу, — икнул пианист от бога.

— А баба динамо крутит.

— Угу, — кивнул Иосиф Израилевич.

— Помочь надо.

— Угу, — Фрисман сделал попытку упасть, но мужик резво подхватил еврейчика под руку.

Парень смотрел на новых знакомых во все глаза. Сперва с надеждой потом с сожалением.

— Он же лыка не вяжет, — грустно заметил он наконец.

— А зачем ему говорить? — не согласился мужик. — Он играть будет.

— На чем? — не понял парень.

— На рояле, — пояснил мужик.

— У него что, рояль в кустах, — безнадежно истерично усмехнулся парень.

Еврейчик закатил глаза, мужик ткнул его в бок, и мутные очи представителя богом избранного народа вернулись на свое законное место.

— Слышь, Израилич, у тебя рояль в кустах случаем не найдется?

— Случаем найдется, — пьяно хохотнул Фрисман. — Выкатить помоги.

Парень тоскливо проводил исчезнувших за кустами мужиков. Когда житель седьмого этажа и сын Израилев вернулись с трудом катя черный концертный рояль, глаза у романтика чуть из орбит не повыпрыгивали.

— Для кого работаем? — поинтересовался Иосиф отдуваясь и откидывая крышку рояля.

— Для... — парень поперхнулся.

— Для богини, — усмехнулся мужик.

Фрисман понимающе кивнул, икнул и взял пару аккордов, потом пальцы еврея с такой скоростью забегали по клавишам и принялись извлекать из рояля такие звуки, что света в темных окнах спящего дома поприбавилось. Еврей играл действительно блестяще. Играл классику, страдал и восторгался вместе с великими музыкантами прошлых лет и несчастным роялем, который невесть как здесь оказался.

Парень понял, что его жалкие потуги с гитарой были действительно жалкими.

Пианист от бога доиграл, захлопнул крышку рояля и посмотрел на молодого романтика.

— Ну, как? — спросил почти трезвым голосом.

— Здорово, — честно признался парень.

— А она таки вышла?

— Таки нет, — грустно вздохнул влюбленный.

— Лярва! — возмутился еврейчик. — До диез!

— Почему до диез? — не понял мужик с седьмого этажа. — Какой еще диез?

— Клавиша такая у рояля, — объяснил Израилевич. — Черненькая. Западает. На нервы действует, зараза! Прям как ваша мамзель.

Продолжая ругаться на чем свет стоит, поминая чьих-то родственников по женской линии, Фрисман, шатаясь, пошел прочь. Житель седьмого этажа проводил его задумчивым взглядом, потом посмотрел на парня:

— Знаешь, а она начинает мне нравится. Жди, я скоро.

На этот раз новый знакомец пропал надолго. Молодой романтик ждал. Не пел. Не мучил гитару. Он медленно бороздил подбалконное пространство. Время от времени останавливался, вскидывал трагичный взгляд на темные окна, тяжело вздыхал и продолжал свое подбалконное турне.

Когда сзади привычно зашуршало, истомившийся в ожидании влюбленный рванулся к кустам, как Ленин к смольному. Впрочем, долгожданного мужика с седьмого этажа там не оказалось. Вместо него, к немалому удивлению юноши, из кустов вывалился не шибко бритый мужик с заломленными за спину и закованными в наручники руками. Следом за ним показался доблестный сотрудник милиции. Парень вздрогнул и замер, небритый мужик рванул в сторону, милиционер встряхнул своего подопечного и сурово воззрился на молодого романтика.

— Проверка паспортного режима, — сообщил мент. — Молодой человек, ваши документы.

Юноша спорить с представителем власти не стал, молча выволок из кармана паспорт и протянул служителю закона и правопорядка. Мент принял документ, развернул и принялся изучать с таким усердием, будто видел подобную штуку впервые в жизни.

— И что вы здесь делаете, молодой человек? — поинтересовался мент, не отрывая взгляда от фотографии в паспорте.

— Понимаете ли, я здесь пою... пел... хотел спеть серенаду.

Парень споткнулся о полный непонимания взгляд мента, что смотрел на него с великим удивлением, и принялся объяснять заново:

— Понимаете, какая штука, я тут, как бы это сказать...

Мужик с седьмого этажа появился в тот момент, когда проникшийся ситуацией зек уже допел «по приютам я с детства скитался», а проникшийся мент вытягивал с надрывом в голосе последние строчки «если кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет».

— Все поете? — поинтересовался он, настороженно поглядывая на сотрудника милиции.

Парень молча кивнул.

— А она? Вышла?

— Даже не выглянула, — горько вздохнул парень.

— Вот это да! — восхитился мужик. — Нет, она мне определенно нравится. Кажется, я это уже говорил. Ну и что? Могу повторить, она мне нравится. Я уже почти влюбился. И не надо на меня так смотреть. Не вышла говоришь? Сейчас выйдет, я между прочим не один пришел...

Того, что происходило дальше, этот двор не видел никогда. Впрочем, сомнительно, что подобное могло происходить когда-либо в любом другом дворе. Под начавшими вновь загораться окнами пели, танцевали, играли на всем, на чем только можно играть.

Свет горел уже почти во всем доме. Соседние дома тоже не отставали, вспыхивая все новыми и новыми окнами, в некоторых торчали полуголые аборигены. Особенный всплеск эмоций у благодарной публики вызвала изящная девушка с хлыстом и дрессированным слоном. Одному богу ведомо откуда взялась здесь эта дрессировщица. Впрочем, семь горцев на конях, что скакали по двору и демонстрировали чудеса верховой езды (если можно говорить о верховой езде, когда наездник на скоку вертится вокруг торса лошади так, будто ему зад скипидаром намазали) шуму наделали не меньше.

Мужик с седьмого этажа довольно потирал руки:

— Ну что, выглянула? Нет? Черт подери, я влюблен. Эх, не было б у меня жены, составил бы я тебе здоровую конкуренцию, парень.

Парень в ответ на это только молчал и скрежетал зубами. Шоу продолжалось, не оставив равнодушным никого, кроме того для кого оно было устроено. Горцы спешились, увели лошадей, мужик почесал подбородок, изрек:

— Жди, я сейчас, — и скрылся в кустах.

— Черт, — бормотал он, подбегая к подъезду и пытаясь сложить пальцы в комбинацию, которая открывает кодовый замок. — Я начинаю понимать этого парня. А ведь я ее еще и не видел, а уже влюбился по уши. Ах какая женщина! Ух, если б не жена.

При мысле о жене настроение резко упало и житель седьмого этажа твердо сказал себе:

— Все бабы — суки!

Двери лифта раскрылись, он вышел и не глядя нажал кнопку дверного звонка. Где-то далеко что-то зашебуршилось, послышались шаги и детский голос с легким акцентом спросил:

— Вам кого?

— Мадлена дома? — поинтересовался он через дверь.

Когда вконец остервеневший житель седьмого этажа вернулся во двор с толпой цыган, над домами летали отзвуки заунывных народных песен, что хорошо тянутся под бутылку водки и соленый огурец. Сейчас фольклор тянулся изо всех окон, с балконов и со двора. Дом пел, двор пел. Только парень сидел под окнами с тусклой миной и таращился на темные окна.

— Грустишь? — хлопнул парня по плечу мужик с седьмого. — Не грусти. Сейчас она будет твоя. Мадлена, давайте!

И цыгане дали. Дали с таким размахом, какого не видали со времен, когда пестрые толпы бродячего народа развлекали предков Пушкина и прочие знатные роды. Так могли петь только цыгане. Так могли выплясывать только цыгане. Так могли играть только цыгане.

Мадлена со всей оравой выворачивала душу наизнанку. Двор замер, выжидая, не смея вздохнуть. Так продолжалось до тех пор, пока вольный народ не закончил свое представление. Тогда двор разразился овацией.

— Ну, теперь то она выглянула! — радостно возопил мужик.

— Нет, — парень мрачнел на глазах, хотя и так был чернее тучи.

— Как?! — удивился мужик.

Парень пожал плечами.

— Может ты домом ошибся? Двор перепутал?

— Нет, — замотал головой юный романтик. — Нет, я не мог. Я...

— Какое у нее окно? — спросил мужик, хватая расстроенного влюбленного за плечо.

— Да вон то, — ткнул парень пальцем куда-то вверх. — На седьмом этаже. Рядом с твоим.

— Это какое? — не понял мужик.

— Да вон то, с балконом.

— С балконом? — поперхнулся мужик. — Так ведь это ж мое окно. Это ж моя квартира. Я тебе с кухни кричал, а это комната. И там никаких женщин, только моя жена...

Мужик еще не понял до конца, что произошло, а только парень смотрел на него теперь по-новому. Убито и потерянно.

— Постой-ка, — начал было он, но парень отшатнулся.

— Нет. Этого не может быть. Моя мечта... Моя любовь... Счастье мое...

— Моя жена, — воткнул мужик.

— Мое счастье — чья-то жена, — проплакал парень. — Нет, так не бывает, не может быть. Нет...

Он попятился как-то неуклюже, споткнулся, чуть не упал.

— Погоди, — мужик протянул ему руку, но парень отстранился.

— Нет-нет... Нет. За что мне это?.. Нет...

Он еще что-то бормотал, чуть не плача. А потом вдруг развернулся и бросился бежать крича вслед уходящим цыганам «стойте!».

Мужик долго смотрел ему вслед, потом долго подслеповато озирался по сторонам, будто видел двор этот впервые. Потом он рассмеялся и пошел к подъезду. На глаза попалась прислоненная к дереву гитара. Ленинградская шестиструнка, которую позабыл несчастный влюбленный. Мужик усмехнулся каким-то своим мыслям, подхватил гитару и тренькнул пару раз по струнам. Звук пошел вверх.

Житель седьмого этажа подтянул чуть колки, прошелся перебором по струнам и запел. Запел для незнакомой женщины, которую полюбил в эту ночь. Запел так, что просветлел восток, пробежали по глубокому небу первые лучи. Запел так, как не пел никто здесь. И тогда на седьмом этаже скрипнула балконная дверь. Его дверь. И на балконе показалась женщина. Его женщина! С этой минуты и до гробовой доски!

Только пусть больше не кормит его картошкой, чувырла!..

9-11 января 2003 г.