Алексей Гравицкий

Суд

1

Молоточек трижды опустился с лакированно-деревянным стуком.

— Встать, суд идет!

В зале возникло шевеление. Загрохали лавки, стулья. Зашелестели ноги по деревянному полу. Мелькнули, вскинувшись, как вороньи крылья, черные мантии, замельтешили мелово-белые парики.

Когда зал постепенно осел, на возвышении стали видны важно рассевшиеся присяжные, судья, адвокат с прокурором. Чуть в стороне, закованный в цепи сидел невысокий человек. От зала его отделяла решетка, создавалось впечатление, что, он посажен здесь для развлечения толпы, как мартышка в зверинце иного вельможи.

На обезьяну, тем не менее, человек не походил. Полу он был мужеского, росту, как уже было сказано, невысокого. Лицо, не смотря на морщины, сохранило молодость и подвижность, особенную живость придавали ему глаза задорные и печальные одновременно. Подбородок пестрел неровной щетиной, на высокий лоб свешивались вьющиеся седые локоны.

— Итак, — загундосил все тот же голос. — Сегодня мы рассматриваем дело Петера Уолли Перста. Означенный Перст обвиняется в пособничестве дьяволу. А так же вершении богомерзких магических, алхимических и прочих опытов. А так же продажи души. А так же, — гундосый не нашелся, что еще сказать, но, не сменяя темпа, совершенно без пауз закончил. — А, впрочем, вышеперечисленного вполне достаточно, в связи, с чем прошу высказываться. Господин прокурор, сэр.

Подсудимый звякнул цепями. Поднялся прокурор. Толстый красномордый потеющий дядька. Он постоял картинно перед залом, собираясь с мыслями, после чего махнул рукой и выдавил:

— Заслушаимти свидетеля. Вот.

— Слушается свидетель от обвинения, — провозгласил гундосый. — Антониан Аврель по прозвищу Гнутый. Горшечник.

Горшечник поднялся на возвышение, повернулся вполоборота к залу и так же к суду.

— Мое почтение.

— По существу, — пискнул прокурор, усаживаясь на место.

— По существу, — кивнул Гнутый. — Вот захожу я шестого дня к этому, — он ткнул корявым пальцем в сторону Перста. — Захожу так... так... так просто мимо шел, отчего не зайтить. А он мене за грудки хватаить и волочет в подвал. А там у него всякие склянки, дымиться что-то, булькаить. Вооот...

— По существу, — прогундосил знакомый голос.

— Будьте-нате, — выставил вперед ладонью руку Антониан Аврель. — Так этот вот богохуйник...

— Богохульник, — поправил гнусавый.

— Нам однохульственно, — растекся в кривой улыбке Гнутый. — Так он мне и говорит...

Горшечник запнулся и посмотрел на судью, тот перевел взгляд на прокурора. Прокурор в свою очередь потупился и из-подлобья стрельнул глазками в Гнутого.

— Стало быть, и говорит, — поймав взгляд прокурора, затараторил горшечник. — Давай я тебе золото делать буду. Я спросил чего взамен, а он потребовал мою душу.

 

2

— Петер! — вопль мог поднять и мертвого. — Пеееетеееер!

Перст оторвался от реторты. И выглянул в щель между ставнями. Внизу под окнами надрывался горшечник Тони, которого неизвестно за что прозвали Гнутым. Судя по тому сивушному духу, который доходил до окон второго этажа, Тони еще не протрезвел, а похмелье, которым начинал мучиться, пробилось с позавчерашнего вечера.

— Пееее... кхе... кхе-кхе... теее... кхе... Растудыть твою обратно и во все иные прочие вместе со всей фамилией.

— Добрый день, — благосклонно выглянул в окно Перст.

— Петер, доро... кхе... гой друг, — заворковал Тони так, словно бы Перст был его женой или на худой конец веселой соседской вдовушкой. — А не найдется ли у тебя капли чудодейственного бальзама, который позволяет излечить утренний недуг и развеять вечернюю меланхолию.

— Каплю? — переспросил Перст весело.

— Несколько капель, — жадно сглотнул горшечник. — Накапай полстаканчика.

— Заходи, дверь открыта, — кивнул Перст и поспешил вниз на встречу гостю.

Тони Гнутый сидел в кресле и смаковал уже четвертый накапанный стаканчик. Уходить он явно не собирался.

— Так вот она мне и говорит, — горшечник с обидой продолжал невнятный монолог. — Мол, иди отсюда Тони Гнутый, а то позову Блудилу, он тебя и разогнет. А Блудила это такой у нее в таверне есть. Делать ничего не умеет, но дерется больно, а за это добрейшая хозяюшка кормит его и поит, и... не важно. Я говорю: «Позвольте, откуда деньги?» И знаешь, добрейший Петер, что она мне сказала? Она сказала, чтоб я шел горшки лепить, раз я горшечник, продавать их шел, тогда и деньги будут. Это ли по-божески?

— Это по-человечески, — пожал плечами Перст.

— Какие могут быть горшки без доброй кружки вина? Или хотя бы без стаканчика? Горшок слепить это не отцу Павлу на ботинок плюнуть. Это творение. Горшки из глины лепят. Знаешь что такое глина? Петер, да Господь наш Бог весь мир из глины создал и человеков из глины. Глина — это... это...

Горшечник поднял стакан, вытряс на язык последние капли и жалобно посмотрел на хозяина. Перст поднял кувшин и наполнил стакан гостя.

— У глины своя философия, у каждого горшка своя философия. А она говорит, слепи. Тут надобно вдохновение. А какое вдохновение без вина? Я ей так и сказал, Петер. Говорю, Матерь Божья, мать ее так, что ж за издевательство над творческим человеком... А она назвала меня старым богохульником и мерзким пьяницей. А еще Блудилу позвала. Ну, я человек воспитанный, особого приглашения с членовредительством ждать не стал, пришлось уйти.

Петер слушал внимательно, кивал не то Тони, не то своим мыслям. Опустевший стакан гостя, однако, не пропустил, наполнил, прежде чем горшечник успел намекнуть, что не плохо бы еще по стаканчику.

— Вот скажи мне, Петер, — продолжал горшечник. — Как это можно делать дело и не думать о хлебе насущном? Вот я хочу творить горшки, а мне приходится думать о том, где взять деньги на вино и на кусок хлеба. И горшки получаются скучными, как эти мысли. Это хорошо, если вообще получаются. А для философии, для творчества нужна чистая голова, оторванная от всяких пустяков. Вот ты, философ, и у тебя достаточно денег, чтобы заниматься любимым делом. Я тоже так хочу, ан нет. Почему такая несправедливость в мире?

Перст вскинулся от раздумий, на лице его проскользнуло некоторое колебание, потом он резко встал:

— Идем.

На втором этаже, куда Антониан по прозванию Гнутый поднялся вслед за Петером Уолли, все было чудно. Не по-людски как-то. Горшечник оглядел, столы, верстак. В глаза бросились колбы с жидкостями всех цветов радуги. Затем взгляд уцепился за реторты, спирали, дымящиеся и парующиеся отвары, рассыпанные в беспорядке минералы, книги и свитки. Тони пришел к выводу, что не стоит задумываться о природе этого странного места, которое Перст, походя, обозвал лабораторией.

Петер тем временем открыл дверцу одного из шкафчиков, вытащил оттуда кожаный мешочек и вернулся к гостю. Пальцы хозяина легко распутали тесемку, из мешочка на стол посыпались золотые самородки размером с грецкий орех. Гнутый отшатнулся, моментально протрезвев, потом глаза его загорелись:

— Это что, золото? — прошептал горшечник. — Настоящее?

— Самое настоящее, — кивнул Петер Уолли. — Скажи мне, добрый горшечник, хватит тебе этого золота, чтобы спокойно заниматься любимым делом и не отвлекаться на пустяки?

Тони открыл было рот, но из перехваченного горла вырвался лишь хрипяще-сипящий звук. В голове горшечника пронеслась вереница мыслей, половину которых он порастерял, так как неслись они слишком быстро для его способностей соображать.

— Ну, если только на первое время, — пробормотал он, наконец.

Перст кивнул, подошел к шкафу и достал еще один такой же мешочек, протянул оба Антониану:

— Вот тебе: на первое время и на второе.

— Что я должен делать? — быстро спросил Гнутый.

— Ничего, — пожал плечами Перст.

— За это золото ты хочешь мою душу? Ты слуга нечистого?

— Я слуга науки, — грустно заметил Петер. — Это мой подарок тебе. За него ты никому ничего не должен. Иди, друг горшечник, и занимайся любимым делом. Философская глина ждет тебя.

От Перста Гнутый вышел, пошатываясь с плотной завесой тумана в голове, словно бы его шарахнули пыльным мешком по темени. И, конечно же, он отправился заниматься любимым делом: пошел в кабак и надрался до положенья риз.

Через две недели он снова заглянул к Персту, и Петер снова одарил горшечника. Когда же Антониан приперся за золотом в четвертый раз в конец расстроенный ученый вежливо попросил горшечника покинуть его дом.

 

3

— Итак, — провозгласил прокурор. — На лицо пособничество Дьяволу. Подсудимый явно продал душу.

— Из чего вы делаете такой вывод? — скучным голосом поинтересовался гнусавый.

— Откуда же у честного ученого такие деньги? — поразился толстый прокурор. — Не иначе, как от нечистого.

— Принято. Господин защитник, вам есть, что сказать на это?

Резко, будто собираясь горячо заступаться за честь и отстаивать истину, подскочил адвокат. Высокий, худощавый с голодным лицом и горящими глазами

— Нет, — бойко отчеканил он, и с чувством выполненного долга сел обратно.

— Слово обвинению.

— Вызываю свидетеля от обвинения Анну Мари Лакьердо, хозяйку таверны «Пятнадцать капель», — провозгласил прокурор, и сам казалось, удивился столь длинной и витиеватой фразе.

Толстушка Анна Мари выбежала к суду с неожиданной прытью. На лице хозяйки таверны было скорбно-плаксивое выражение:

— Ваши чести, — обратила она заплаканный взгляд к черным мантиям и белым парикам. — Взываю к справедливости вашей, этот человек... Я не могу...

Свидетельница обвинения разрыдалась. В зале зашумели. Судья нервно постучал молоточком.

— Свидетель, по существу.

— Хорошо, — всплакнув, успокоилась Анна Мари. — Этот человек погубил моего сына!

 

4

— Петер, я прошу простить меня, что я к вам в столь поздний час, но...

Лакьердо потупилась. Перст отступил в сторону, сделал приглашающий жест:

— Проходите, Анна, на улице дождь. Кроме того, не думаю, что приличную женщину выгнало на улицу что-то кроме большой нужды в столь поздний час в такую погоду.

— Вы правы, Петер. Я пришла к вам за помощью. Дело в том, что я опять поругалась с мужем. Мой муж слаб как мужчина, а мне, ну вы понимаете, необходимо... Ну, вы понимаете. Я пришла к вам, потому что всем известно, что вы знахарь. А мой муж... Он застал меня с Блудилой сегодня и устроил скандал. Блудила ушел по доброте душевной, хотя уже не раз обещал побить моего несчастного мужа. Да и не нужен мне этот Блудила, таких блудил на каждом шагу... А только мой бедный муж, — она споткнулась на полуслове и принялась плакать.

Перст ласково взял женщину за плечи, провел в комнату и усадил в кресло.

— Я вернусь через минуту, подождите, — мягко сказал он и удалился.

Вернулся Петер Уолли значительно раньше. В руке держал какую-то склянку:

— Здесь отвар, давайте мужу и его мужские силы восстановятся.

— Поможет? — с надеждой в голосе спросила Анна Мари.

— Не было еще ни одного человека, которому не помогло бы это средство, — сказал Петер и проводил гостью до дверей.

— Дай вам бог здоровья, господин Перст. Надеюсь, мой сын не в отца и никогда не столкнется с такой бедой.

— Дай бог здоровья вашему сыну, — ответил Петер.

Закрыв дверь, он грустно вздохнул. Ее сын никогда не столкнется с такой бедой. Он знал ее сына и знал наверняка, что тому не прожить больше полугода. В голове у мальчика затаилась черным комочком зла страшная опухоль. И он ничего не мог сделать для ребенка.

Неизвестно подействовало ли средство, которое дал хозяйке таверны Петер Уолли Перст, а только через неделю из «Пятнадцати капель» был выгнан Блудила.

А еще через два месяца у Лакьердо умер сын.

 

5

— Он сказал: «Дай бог здоровья твоему сыну» и посмотрел на меня так странно, и в глазах его бушевал дьявольский огонь. А вскоре мой мальчик умер.

— Из этого мы видим, что за небольшое чудо, которое с помощью Дьявола сотворил подсудимый, пришлось расплатиться душой невинного ребенка, — прокурор явно был в ударе, иначе, откуда бы взяться такому красноречию.

— У защиты есть что сказать? — прогнусавил судья.

— Нет, — бойко отозвался адвокат.

— Хорошо. Обвинение?

— Свидетель от обвинения отец Павел.

На возвышение взошел отец Павел монах с аскетическим лицом. Сказать про его фигуру ничего было нельзя, так как ее скрывала простая ряса.

— Именем Божиим, — густым голосом сообщил священник. — Перед лицом его клянусь говорить правду, одну только правду и ничего кроме правды.

— Что вы можете сказать по существу дела? — прогундосил судья.

— Я могу сказать, что этот человек виновен перед людьми и Богом, ибо совершил убийство.

В зале поднялся ропот, судья потер лоб, отчего парик съехал на затылок:

— О каком убийстве идет речь, святой отец?

— Об убийстве девицы Эстер, любви коей он домогался, и, которую удушил, получив отказ.

 

6

Перст проснулся от сильного стука в дверь, накинул на себя что-то из одежды и спустился вниз. Была глубокая ночь, потому Петер Уолли поостерегся открывать не спросив:

— Кто там?

— Отвори, чернокнижник, — прогудел насыщенный голос из-за двери.

Он отпер. На пороге стоял отец Павел. На лице священника корчилась бесноватая гримаса боли страха и безумия.

— Помощи твоей пришел просить, чернокнижник, — произнес нараспев отец Павел и добавил. — Будь ты проклят со своими богомерзкими делами.

— Что вы хотели, святой отец? — спросил Перст, закрывая дверь.

— Я хотел исповеди, отпущения грехов и помощи.

— И за этим вы явились ко мне? — удивленно вскинул брови Перст.

— Погоди глумиться, сперва выслушай, — попросил священник.

— Слушаю, — кивнул Петер Уолли.

— Знаешь ли ты, чернокнижник, девицу Эстер, известную своим легким поведением? Даже если и не знаешь, это не важно. Эта девица заявилась ко мне на исповедь. Грязная шлюха! Своими речами она ввела меня во искушения. Я просил, я молил Господа, оградить меня от нее, но Господь был глух, а быть может нем. А возможно он просто посылал мне испытание. Не важно. Я молился, а девица являлась ко мне каждый день. И вот я не выдержал и восхотел ее столь сильно, что мысли мои затуманились, руки перестали слушаться, и я... не важно. Она стала противится моей любви, и вторгла меня в такое грехопадение, что я попытался взять силой. Завязалась борьба, и я не заметил, как удушил ее. Когда тело стало податливым, я удалил свою похоть и только тут Господь открыл мне глаза. И я раскаялся... не важно...

— Что же для вас важно? — мрачно спросил Перст.

— Важно избавиться от трупа, — горячо затараторил священник. — Помоги мне, чернокнижник. Ты знаешься с Дьяволом, пусть же он заберет себе эту девицу. А я... я... не важно.

— Вы ошиблись дверью, святой отец, — ровным голосом ответил Петер, хотя внутри у него все дрожало. — Я далек от Дьявола на столько же, на сколько далек от Бога. Но я ближе вас к морали и библейским заповедям. Идите, святой отец, я сохраню тайну вашей исповеди. Пусть ваш бог и ваша совесть будут вам Судьей.

Петер распахнул дверь и указал рукой на улицу.

 

7

— Мне нечего сказать в защиту, — без напоминания сообщил адвокат.

— Чудовищно! — разговорился прокурор. — Но и это еще не все. Вызываю свидетеля от обвинения...

— Достаточно!

Голос прозвучал резко и властно. Петер Уолли Перст поднялся и добавил мягче:

— Хватит, я думаю.

— Подсудимый вам не давали слова, — прогундосил судья.

— Я сам его взял.

— Вы признаетесь в содеянном?

— Да, — Перст вскинул руки, и оковы осыпались к его ногам рваными кольцами. Зал вскрикнул, как один человек и замер. Петер тронул решетку, та растаяла в воздухе с легким хлопком.

Судья замер, застыли прокурор и адвокат, зал оставался неподвижным.

— Я сознаю свою неправоту, — сказал Перст тихо, но в гудящей тишине его голос звучал раскатисто, как горное эхо. — Не правильно было рассчитывать на то, чего нет. Вы судили меня? Да, вы осудили меня. Но почему? Потому, что я допустил этот суд. Допустил, потому что хотел знать, как именно вы осудите меня. Легко оклеветать соседа из зависти, который собирает на опушке ромашки и щавель для лекарственных отваров. Просто отправить его на костер, назвав колдуном. Не сложно оклеветать книжного червя, обозвав чернокнижником. Не составит никакого труда осудить, приговорить и привести приговор в исполнение, если жертва беспомощна и не имеет никакого отношения к тому, в чем ее обвиняют. Но как отправить на костер настоящего алхимика, мага, чернокнижника и колдуна? Настоящего ученого?

В зале началось паническое подергивание, приговоренный вскинул руку и шевеление прекратилось, застыло, как по волшебству.

— Да, — продолжал Петер Уолли. — Я чернокнижник, маг, колдун. Я творю богомерзкие заклятия, на которые вашему Богу наплевать. Творю сатанинские обряды, хоть не продавал никому душу. Да и сам владыка Преисподней к моим обрядам не имеет никакого отношения. Я пытался делать добро, а в ответ получил то, что получил. Вы не те люди, которые могут осудить меня. Да я обокрал и убил. Но обокрал и убил себя. И кто из вас может осудить меня за это строже, чем я сам?

Он оглядел зал.

— Я достаточно услышал. А теперь я выношу приговор и привожу его в исполнение.

Петер поднял руки над головой. Натужно зарычало что-то, громче, еще громче. С диким хряском сверху обрушился столб из переплетенных молний. Грохот растворился в крике и воплях взбесившейся толпы, что суматошно ломанулась к выходу.

 

8

Судья сидел перед огромной обгорелой дырой в полу, точно такая же дыра с обугленными краями зияла в потолке. Через нее пробивался клочок чистого василькового неба. Судья сидел, схватившись руками за голову и мерно покачивался. Лицо его было покрыто копотью, грязный парик съехал назад и набок.

В обгорелой дыре в полу что-то шевельнулось. Судья вздрогнул, поглядел на изувеченное громом и молнией тело. Перст еще был жив, но жизни той оставалась капля, да и та не вытекла еще каким-то чудом.

— Никого не задел? — услышал судья жалкое подобие изувеченного человеческого голоса.

— Нет, — ответил он, тут же осекся, спросил: — Почему?

— Потому что был не прав. Потому... Понял, что не прав, когда разгромили мою лабораторию и сожгли дом. Понял, что нельзя с людьми по-человечески, с ними надо по-людски. Можно было уйти и пытаться продолжать в другом месте, но ведь...

Голос его прервался. Судья подумал было, что Петер Уолли умер, но тот продолжил:

— Но ведь это бессмысленно. Потому был суд. Наверное, когда-нибудь появятся петеры, которые смогут сказать так, чтобы быть услышанными. Наверное, когда-нибудь появятся люди, которые смогут услышать очередного перста и попытаются понять его. Жаль только... что я этого не увижу.

Глаза умирающего заволокло дымкой, он прошептал дрожащим голосом:

— Отойди, дай мне... умереть... спокойно.

Судья отступил. Глаза Перста уставились в васильковое небо и смотрели туда, пока не превратились в две мертвые стекляшки.

Что он там увидел в этом чистом ясном небе? Или что он там хотел увидеть? Зачем он сделал это все? И о чем он, черт побери, говорил? Судья стянул с головы испорченный парик и задумался.

Май 2003 г.

2009-2023 © Алексей Гравицкий
top.mail.ruРейтинг@Mail.ru